21 августа 2006
Саша
Я не думала, что мне будет так тяжело. Эти люди облили меня таким презрением. Я его заслужила, конечно. Но неужели ни у кого из них нет ни капельки доброты? Добр со мною только Кир. Только в нем я нахожу те черты, которые так долго искала – доброту, способность понять. Способность просто, без лишних слов, принести бутерброд. Моя мама никогда этого не умела. Ее забота всегда была приправлена руганью. Ее хлеб для меня всегда был горек.
Когда —то я прочитала – мы всегда любим ровню себе. Мы можем полюбить только того, у кого проблем не больше, чем у нас. Иначе говоря, принц может полюбить Золушку, т. е. девушку с низким социальным статусом, только в том случае, если у него есть такие же большие проблемы в других сферах жизни – ну, например, он импотент, или наркоман, или с ним еще что-то сильно не в порядке. А если принц в порядке, то он влюбится не в Золушку, а в принцессу. Так вот, я для Кира еще недавно была принцессой. А теперь я стала Золушкой. Вопрос, что будет дальше: либо Кир полюбит другую, настоящую принцессу, либо он обзаведется какой-то проблемой, которая нас уровняет?
И вот еще вопрос на засыпку – что бы предпочла я: чтобы у моего любимого все было хорошо, и при этом он меня разлюбил, или чтобы у него возникли проблемы, такие же мучительные, как та, с которой столкнулась я? Вот о чем приходится думать мне, бедной беременной, вместо того, чтобы просто радоваться прибавленным – пока еще – граммам!
22 августа 2006
Кирилл
В доме ребенка с нами были еще «приветливей», чем в роддоме. Хорошо, что к Сашке вернулось какое-то количество здравого смысла и она позволила вести переговоры с противником мне, не вмешивая в это дело сопли и прочие эмоции. Глупо пытаться вызвать жалость у тех, кто таких, как она, готов лично расстреливать. Короче, Сашка с комфортом ревела в кондиционированном салоне моей машины, разглядывая издалека гуляющих под присмотром воспитательниц малюток, а я искал слабое звено в обороне противника. Мне опять помог случай – водитель дома ребенка как раз привез какой-то груз, когда я бродил вокруг. Я угостил его сигаретой, наврал, что моя сука-жена сначала развелась со мной, потом лишила меня родительских прав, а потом умерла, и вот моя дочь в детдоме. Я не знаю, возможно ли такое по закону, водитель тоже не знал, но я был хорошо одет и вертел в руках бумажник, поэтому он кивал мне вполне сочувственно. Я попросил мужика о помощи – он должен был познакомить меня с кем-то из персонала, кто мог навести справки о том, куда была отправлена моя дочь из этого дома ребенка – я, типа, точно знал, что она была тут. Водила подумал, затем взял пятьсот рублей, потребовал еще столько же по окончанию операции, сказал – Обожди тут – и исчез в недрах дома.
Когда я уже начал думать, что в этот раз ошибся и неправильно просчитал человека, он появился в сопровождении толстой взволнованной женщины, которую никак не представил. Дама потребовала показать паспорт – слава богу, что я его недавно менял и в нем нет никаких отметок о моем семейном статусе. Затем она учинила мне допрос с пристрастием, осмотрела даже машину, ткнула пальцем в Сашку и спросила – кто это? А ответил – моя невеста. Типа, вот найду дочь, а у меня для нее уже и мама готовая есть, сразу уют и забота ребенку. Тетка жевала губы, смотрела куда-то вдаль – короче думала. Я понимал, что весь этот цирк только для того, чтобы я понял, что уже уплаченные деньги – это только аванс. Потом она сказала – Пять тысяч, и деньги вперед. Завтра в семь подъезжай, я выйду, все тебе расскажу. Я полез в кошелек. Она взяла деньги и ушла, хлопнув дверью и так и не назвав свое имя. Водитель, ошарашенный тем, как легко я расстался с пятеркой, попросил добавки. Я сказал – Извини, брат. Пока. И ушел. Завтра мы наконец-то узнаем, где эта чертова девочка. Как было бы хорошо, если бы тогда, пятнадцать лет назад, она просто не родилась. Или родилась бы мертвой.
22 августа 2006
Саша
Что у Кира все получилось, я поняла по его походке. Так, наверно, идет лев после удачной охоты. Кир молча сел в машину, молча вырулил со двора. Я поняла – он испытывает мое терпение. Я послушно молчала, преданно заглядывая ему в лицо. Только когда мы выехали на улицу, Кир сказал – Завтра в семь вечера мы будем знать, где твоя дочь. Я хотела кинуться ему на шею, обнять, закричать «ура!». Но, во-первых, он вел машину, а во-вторых, я сомневалась, что его обрадуют мои объятия, крики и поцелуи.
22 августа 2006
Кирилл
Сашка ожила. Она перестала рыдать, наконец-то привела себя в порядок – уложила волосы, накрасилась. Дома сразу побежала на кухню – готовить мужу и повелителю что-то неизъяснимо-прекрасное, судя по запаху, из мяса. Накрыла стол в гостиной – а надо сказать, каждый день мы это не делаем, попросту, на кухоньке обедаем, как родители приручили в те времена, когда и гостиных ни у кого не было. Открыла вино. Сели обедать – она вдруг давай тосты толкать. Ну, первый, понятное дело, за меня, какой я весь из себя прекрасный, тут я с ней полностью согласен, а потом вдруг она такое залепила, что я чуть со стула не упал. Давай, говорит, возьмем из детдома малыша. Они там такие все бедные-несчастные, так их жалко. А мы его мигом счастливым сделаем, он с нашим ребеночком будет вместе расти, как, мол, хорошо!
Я разозлился. Такое чувство, что она нарочно мое терпение испытывает. Как будто мне ее дочки мало, так еще и это. Года три назад мы это все ведь уже проходили. Сашка тогда отчаялась совсем, что родить не получается своего, и предложила – давай из детдома возьмем. Я ей тогда и объяснил, что чужого – не хочу. Не смогу я чужого никогда полюбить, хоть режь меня. Ни ребенок этот, ни я счастливыми не будем. Она тогда поплакала-поплакала, и перестала мне это предлагать. А теперь вишь, снова осмелела.
Я положил вилку на стол и терпеливо и ласково, как если бы имел дело с душевнобольной, сказал – Сашенька, давай не будем спешить. Сначала найдем твою дочку, убедимся, что все у нее хорошо, затем ты родишь нашего сынишку, он будет совсем маленький и беспомощный, нам все силы потребуются, чтобы его растить, потом он подрастет, и тогда мы и подумаем, что нам делать дальше, нужны ли нам еще дети и если да, то как ими обзавестись. Хорошо?
Так же медленно и спокойно, в тон мне, также ласково улыбаясь, Сашка спросила – Что ты имеешь в виду, Кирюшенька, когда говоришь, что «вот найдем твою дочку, убедимся, что у нее все хорошо»? Разве ты забыл, милый, что она растет в детдоме, без матери? Разве ты не понимаешь, что у нее не может быть «все хорошо»? Сашка договорила свою тираду голосом, шипящим от ненависти. Ненависть горела в ее глазах. Этим же змеиным голосом она произнесла – Неужели не понятно, что мы должны найти девочку и забрать ее себе! У ребенка должен быть дом, должна быть семья! Это наш ребенок, Кирилл!
Я встал. – Ну уж нет, дорогая Сашенька! Это не наш ребенок! Это твой ребенок! Твой и твоего хахаля. А я так вообще узнал о нем несколько дней назад. И я не хочу, чтобы эта девица – не забывай, ей уже пятнадцать лет – вдруг стала звать меня папой и жить в моем доме. И я не стыжусь этого. Я ей ничего не должен. Это ты бросила ее, а не я. Это ты ей должна, ты и твой хахаль Сережа! Так что не вешай на меня свои грехи.
Сашка заплакала и выскочила из-за стола. Побежала в спальню, рыдать. Как же меня все это уже достало. Прямо тошнит от этих страстей. Оказывается, я не просто должен найти эту девочку, но еще и поселить у себя и полюбить, как родную.
Минут через пятнадцать, выкурив две сигареты и досчитав пять раз до десяти, я пошел мириться с этой дурой. Я не хочу, чтобы мой ребенок страдал из-за наших ссор. Надев на лицо самое умильно-виноватое выражение, я просунулся в спальню. Любимая, можно я войду? – вкрадчиво пропел я. Любимая не слышала. Она с увлечением рассказывала кому-то, какой я гад. Я прислушался. Это была не одна из ее бесчисленных подруг. Ее собеседником был отец ее дочери, что, конечно же, не могло не радовать. Я знаю, что нехорошо мешать людям общаться. Но мне плевать. Я подошел и сел на кровать так, что любимая не могла меня не заметить. Она демонстративно продолжала разговор, я ждал. Затем она положила трубку и, не обращая на меня никакого внимания, легла в постель, свернувшись калачиком и повернувшись ко мне попой. Типа, я обиделась и разговаривать не буду.
Я понимал, что мне лучше уйти. Но внутри меня снова все кипело от ярости, я уже не мог остановиться и поэтому ласково, как утром, спросил – Дорогая, можно ли я тебе кое-что объясню? Можно? Дорогая молчала. Я все так же ласково продолжал – Видишь ли, дорогая, семья – вещь хрупкая. И люди, которые ей дорожат, не выносят на суд посторонних то, что происходит между ними. – голос мой постепенно креп и набирал силу – Как мне понимать то, что ты звонишь Сергею и жалуешься ему на меня? Как то, что тебе больше не дорога наша семья? Или как то, что он для тебя ближе, чем я? Или как то, что твой роман с этим ублюдком вовсе не закончен? – последнюю фразу я просто проревел. Она молчала, плечи ее вздрагивали.
